– Большинство этих семейств не представлено при дворе никем – не могут себе позволить либо боятся. Эти все – Мелочь. Но большие семейства – обязаны: Автарху нужны конкубины, которые в случае чего станут заложницами. Но Автарх уже не может крутить кадрили с пятью сотнями женщин. Наложниц поэтому около двадцати; остальные проводят время в танцах и болтовне друг с дружкой, а Автарха видят раз в месяц и то – издали. Я, стараясь, чтобы голос не дрогнул, спросил, вправду ли Автарх делит ложе со всеми этими конкубинами. Мастер Гурло закатил глаза и подпер огромной ручищей подбородок.

– Ну, ради соблюдения приличий нанимаются хайбиты – их еще называют тенями. Это – обычные девчонки, внешне похожие на нанимающих их шатлен. Уж не знаю, где их берут, но их обязанность – этих шатлен подменять. Конечно, ростом-то они поменьше… – Он хмыкнул. – Впрочем, лежа, видимо, разница в росте незаметна. Однако говорят, будто частенько случается наоборот. Хозяйки этих девчонок-теней сами берутся выполнять их обязанности. Но нынешний Автарх, каждое деяние коего, можно сказать, слаще меда на устах нашей почтенной гильдии, о чем ты никогда не должен забывать… Так вот, в его случае, как я понимаю, вряд ли хоть одна из наложниц доставляет ему удовольствие.

– Этого я не знал, мастер, – сказал я, едва сдержав вздох облегчения.

– Очень интересно.

Мастер Гурло склонил голову в знак того, что и он считает это интересным, и сцепил пальцы на животе.

– Быть может, когда-нибудь ты сам станешь во главе гильдии, и тебе понадобится знать такие вещи. Будучи в твоем возрасте – или, может, малость помладше, – я воображал себе, будто родом из экзультантов. Ну, бывает с некоторыми.

Мне – далеко не в первый раз – вдруг пришло в голову, что мастер Гурло (и мастер Палаэмон тоже) все знают о происхождении любого ученика и подмастерья, ведь именно они решали, кого брать на воспитание.

– Конечно, точно сказать не могу. Но по всем физическим данным гожусь во всадники, да и ростом повыше среднего, несмотря на тяжелое детство. Сорок лет назад, должен тебе заметить, ученикам приходилось гораздо тяжелее, чем нынче.

– Мне рассказывали, мастер.

Мастер Гурло вздохнул – такой звук иногда издают кожаные подушки, когда сядешь на них.

– Но с течением времени я понял, что Предвечный, избрав для меня карьеру в нашей гильдии, действовал мне во благо. А ведь я вряд ли заслужил его благоволение в прежней жизни. Быть может, заслужу в этой…

Мастер Гурло замолчал, опустив взгляд (как мне казалось) на стол, к груде бумаг – судебных отношений и досье пациентов – на столе. Наконец, когда я уже приготовился спросить, нужен ли ему еще, он заговорил снова:

– За всю свою жизнь я ни разу не слышал, чтобы член нашей гильдии – а ведь их на свете наберется около тысячи – был подвергнут пытке.

Я ввернул в разговор общую фразу насчет того, что лучше быть жабой, прячущейся под валуном, чем бабочкой, раздавленной на нем.

– Ну, мы, принадлежащие гильдии, пожалуй, есть нечто большее, чем жабы. Но нельзя не отметить и вот чего: я видел в наших камерах более пятисот экзультантов, но никогда прежде не держал в заключении особ, принадлежащих к узкому кругу конкубин, приближенных к самому Автарху.

– А шатлена Текла принадлежит к нему? Ты только что намекнул на это, мастер. Он мрачно кивнул.

– Подвергни ее пытке немедленно, все было бы не так уж плохо. Однако – нет. Могут пройти годы… А может, и вовсе никогда…

– Ее могут освободить, мастер?

– Она – пешка в игре Автарха с Водалусом, уж это-то известно даже мне. Ее сестра, шатлена Tea, бежала из Обители Абсолюта, чтобы стать его любовницей. Текла – по крайней мере, некоторое время – будет одним из доводов в переговорах. Пока это так, мы должны содержать ее хорошо. Но тут важно не перестараться.

– Понимаю, – сказал я.

Мне было здорово не по себе – ведь я не знал, что шатлена Текла сказала Дротту, а Дротт – мастеру Гурло.

– Она просила о лучшей еде, и я уже отдал необходимые распоряжения. Просила она и о компании, а узнав о недопущении к заключенным посетителей, настаивала на том, чтобы ей позволили иногда беседовать хотя бы с одним из нас.

Мастер Гурло сделал паузу, чтобы отереть блестевшее от пота лицо краем плаща.

– Я понимаю.

Я был уверен, что в самом деле понимаю, что последует за этим.

– Она видела твое лицо и посему просила, чтобы это был ты. Я ответил, что ты будешь сидеть при ней, пока она принимает пищу. Твоего согласия не спрашиваю – не только потому, что ты подчинен мне, но и потому, что уверен в твоей лояльности. Прошу лишь соблюдать осторожность и не послужить причиной ее неудовольствия. Равно как и источником чрезмерного удовольствия.

– Сделаю все, что смогу. Я сам подивился твердости своего голоса. Мастер Гурло улыбнулся так, словно я снял с его плеч тяжкий груз.

– Ты умен, Северьян; умен, несмотря на молодость. У тебя уже были женщины?

В обычае учеников было, беседуя между собой, сочинять на этот счет разные небылицы, но я разговаривал с мастером и потому отрицательно покачал головой.

– Ни разу не был у ведьм? Ну, может, оно и к лучшему. Сам-то я выучился всем этим вещам, но, пожалуй, не стал бы посылать к ним кого-то еще наподобие меня в то время. Возможно, шатлена захочет, чтобы ты согрел ее постель. Не вздумай делать этого. Ее беременность может надолго отодвинуть применение пытки и принести бесчестье гильдии. Понимаешь?

Я кивнул.

– Мальчишки твоих лет всегда озабочены на этот счет. Я распоряжусь, чтобы кто-нибудь свел тебя туда, где такие хвори вылечиваются мигом.

– Как пожелаешь, мастер.

– Что? Ты даже не благодаришь?

– Благодарю тебя, мастер, – сказал я.

Гурло был одним из самых сложных людей, которых я знал – то есть сложным человеком, который старается быть простым. То есть не обычным простым человеком, а таким, каким представляет себе простого человека сложный. Как придворный вырабатывает для себя обличье блестящее и таинственное, нечто среднее между мастером танцев и тонким дипломатом с налетом бретерства в случае нужды, так и мастер Гурло старательно лепил из себя мрачное, неповоротливое создание, какое ожидает увидеть помощник герольда или бейлиф, вызывая главу гильдии палачей, однако на свете нет качеств, менее присущих настоящему палачу. В целом же, хотя все составляющие характера мастера Гурло были такими, какими и должны быть, ни одна из них не подходила к прочим. Он сильно пил, по ночам его мучили кошмары; но кошмары эти приходили именно тогда, когда он пил, как будто вино, вместо того чтобы наглухо запереть двери его сознания, распахивало их настежь, заставляя его весь остаток ночи провести на ногах в ожидании первых проблесков солнца, которое изгонит призраки из его огромной каюты, позволит ему одеться и разослать по местам подмастерьев. Порой он поднимался на самый верх башни, на артиллерийскую платформу, и ждал там первых лучей солнца, разговаривая с самим собой и глядя вдаль сквозь стекло, которое, говорят, тверже кремня. Он, единственный в гильдии (считая и мастера Палаэмона), не боялся обитающих там сил и невидимых уст, говорящих порой с людьми или иными невидимыми устами в других башнях. Он любил музыку, однако, слушая ее, прихлопывал ладонью по подлокотнику и притопывал ногами в такт, причем – тем сильнее, чем больше нравилась ему музыка (а особенной его любовью пользовались сложнейшие, тончайшие ритмы). Ел он помногу, но очень редко; читал только тогда, когда полагал, что его никто не видит; навещал некоторых пациентов, включая одного с третьего яруса, и беседовал с ними о материях, в которых никто из нас, подслушивавших в коридоре, не мог понять ни аза. Глаза его блестели ярче, чем у любой женщины. Он странно грассировал и делал ошибки в произношении самых обычных слов… Я не в силах описать, сколь плохо он выглядел, когда я, наконец, вернулся в Цитадель, и сколь плохо выглядит он сейчас.